исповедь

Я был определённо точно мëртв уже как четыре часа. Время тихонько пробило полночь, когда ты вернулся в квартиру, громко хлопая дверью и не заботясь, сплю ли я, потревожит ли шум мой итак неспокойный сон... Хотя, ты итак знал, что последние недели я только бесконечно долго нахожусь в объятиях Морфея, а после, когда ты еле растолкаешь меня – и в твоих. Я до сих пор чувствую, как ты мягко касаешься моих запутанных, блондинистых волос в попытке наконец обратить на своё присутствие хоть малейшее внимание. Я часами готов смотреть был в твои уставшие, серые глаза, полные мнимой боли; ты не справлялся. Эзоп, ты не мог тащить на себе две жизни, даже имея полное денежное обеспечение, которое я тебе оставил. Ты ведь даже не смотрел, сколько там денег: всё равно слишком упрям и горд, чтобы пользоваться чужими «подачками». Искреннее восхищение лилось из моих глаз вместе с очередной порцией слез, когда ты опять ворчал, что я вновь весь день провёл в постели, беспокойно ворочаясь с боку на бок. Мне действительно невыносимо стыдно перед тобой: я ослаб и не могу даже заставить себя нормально позавтракать. Но сегодня я действительно молодец, Карл, ты можешь мною гордиться. Я уверен, что тебя не смущает отсутствие какого-либо звука в квартире: я начал здороваться лишь месяц назад, может, просто вновь всё пошло по накатанной, и мой голос пропал, как когда мы только-только познакомились и ты впервые ужаснулся тому, в каком же я состоянии оказался после смерти моего дорогого братца. И, знаешь, я всегда старался не слишком мешать тебе своими проблемами. Мне действительно стыдно, стыднее, чем должно быть обычному человеку: но и я не обычный. Я всего лишь половина без второй части – она оставила меня, уйдя на тот свет менее полугода назад. Не полный человек не может чувствовать полный спектр эмоций: вот и я, отягощенный горем до сих пор, чувствую только вину перед тобой, перед ним, перед всем миром за своё состояние. И помощь твоя зачастую делала исключительно хуже – я должен был выйти в ремиссию самостоятельно, окончить университет, начать работать... в конечном итоге мы здесь. Ты - бедный студент, который пытается выходить такого же студента. И я. Слабак, который опять наглотался таблеток, пытаясь наконец прервать череду одинаковых, серых дней. Я чувствую вину. Ты придёшь поздней ночью и не услышишь ни шороха, не найдешь меня в постели или на кухне – я буду по прежнему лежать в запертой ванной и медленно ждать своей последней минуты... или, дождавшись, прекращу тебя в тот же миг обременять собою. Мне безумно жаль, Эзоп, что всё так произошло, но по-другому быть и не могло: я не понимаю, жив ли я, реален ли ты и что происходит в этом мире. Я глуп, до безумия глуп от своей болезненной апатии. У тебя насыщенная, но тяжёлая жизнь. Ты до наступления темноты работаешь, ночью - пишешь какие-то работы, статьи, а утром уходишь на учёбу. Твои синяки под глазами стали чернее, чем цвет кофе, который ты завариваешь перед институтом – прекрати истязать себя. Мне больно смотреть на тебя, твоё состояние, твои попытки вытащить меня из постели и хотя бы чисто по-человечески умыться; мне стыдно, что я не могу помочь тебе хоть чем-нибудь, и от этого руки опускаются с каждым днём всё больше. То ли я вгоняю тебя в такое состояние, то ли ты возвращаешь меня к тому, от чего всё начиналось... Но ты ангел, которому я благодарен за всё. Когда ты приходишь, в моей голове будто бы исчезают мысли: я начинаю чувствовать что-то до страха светлое, приятное и тёплое, когда ты берёшь меня за руку или гладишь по голове, пытаясь разбудить и вновь рассказать, как тяжело было сегодня в кофейне и какой же настырный был клиент, прося твой номер телефона. Мне хотелось бы, чтобы я мог в любой момент обхватить твоё тело руками и прижаться ближе, будто бы к мягкой игрушке: но я не могу позволить себе трогать тебя, я осквернён и приношу только боль. Но, как бы то ни было... – Джозеф! Джозеф, что ты делаешь... – Далёкий голос коснулся ушей парня, отвлекая от долгих навязчивых мыслей о собственной кончине. Эзоп сверкнул глазами, мягко касаясь чужой руки и осторожно оглаживая, – я рад, что ты наконец смог встать, но зачем ты достаёшь таблетки? Джозеф промолчал, прикусывая нижнюю губу и непроизвольно сжимая ладони в кулаки. – Почему ты так рано вернулся? – У меня начался отпуск, я же говорил- – Карл отнял пачку, откладывая еë в сторону и обхватывая холодными руками чужие щëки, – Джозеф, что ты собирался с собой сделать? Руки схватил нервозный тремор; разочаровывать своего единственного близкого не хотелось, но почему осознание пришло только сейчас, когда Эзоп печально смотрел в его голубые глаза, явно не нуждаясь в словесном ответе. Парень тяжело вздохнул, прижимаясь к груди Дезольнье головой и слушая, как мерно, слово часы, стучит пока ещё живое сердце. Стало вновь неимоверно стыдно, до несчастия ужасно: он, коротко всхлипывая, утыкается носом в чужое плечо, прежде чем позволить себе, возможно даже впервые, обнять своё дорогое спасение. Возможно, он немного погорячился. Может, он и не сильная обуза вовсе. Может, Эзоп и не считает его бесполезным человеком. Студент ласково гладит его по голове, спине, плечам – куда только может дотянуться его рука и крепко-крепко прижимает ближе к себе, даже игнорируя некую нервозность, которая у него осталась от чужих касаний. Джозефу это нужно и он готов пожертвовать частью своего комфорта, только чтобы другому стало чуть легче. Чтобы он почувствовал себя возможно хоть чуточку нужным. Хоть капельку. Что-нибудь... что угодно. Насколько он отошёл от ремиссии, раз снова взялся за пачку таблеток? Насколько мысли его замучили? Эзоп недовольно помотал головой, осторожно отстраняясь и слыша тихое, совершенно недовольное нытьё сверху, будто малого ребёнка. Он аккуратно потянул Дезольнье в сторону ванной, одновременно с этим пальцами другой руки расчесывая его запутанные волосы. Когда в последний раз Карл мог уделить время такой мелочи? Наверное, только в прошлом месяце, до начала новой темы в программе... Спустя, наверное, полчаса, проведённых в тишине за тем, как студент мягко массировал кожу головы Джозефа, как второй утробно мурчал, чувствуя какую-то удовлетворённость – возможно, впервые за последние полгода, – Эзоп отошёл на пару минут, спешно выключая вовсю свистящий чайник. Как только он вернулся, его тут же встретили каким-то будто бы новым взглядом. – Эзоп... – Парень помотал головой, случайно брызгая на всё ещё "парадную" форму своего ангела; тот прищурился, собираясь ругаться, но всё же промолчал, ожидая, пока блондин чуть растянет свои связки после очередного долгого молчания, – почему ты помогаешь мне? Карл удивлённо захлопал ресницами. Будто это был какой-то вопрос по типу почему сейчас лето? Почему та птичка выглядит так взъерошенно? Почему- Почему он помогает несостоявшемуся студенту, что пару лет назад просто ни за что помог ему не вылететь из университета, взяв всю вину на себя, а после и вовсе оплатил счета за электричество и воду, узнав, что Эзоп тонет в долгах и его вот-вот могут выкинуть? Разве он не помнит- И почему не понимает? Сероглазый вздыхает, прикрывая глаза и, не брезгуя, прижимаясь щекой к чужой и мокрой насквозь макушке. В такой тишине комфортно. Комфортнее, чем могло бы быть. – Люблю тебя. Джозеф неверяще поднимает взгляд, ища намёк на издевку в чужих глазах, но ловить лишь нежный поцелуй в уголок губ и мягкое потрепывание волос. Карл кивает и, на всякий случай, повторяет вслух: – Люблю. Дезольнье растворяется в сладкой неге тёплых объятий, которые ему дарят сразу после попадания обратно в постель; он позволяет себе второй раз в жизни обхватить чужое тело в свои немощные объятия, прежде чем уснуть, слыша совсем близко тихий мерный стук точно живого сердца.