Соблазнение

Майрон в руках его слабнет, распускается цветком обжигающего пламени, сквозь пальцы — живой лавой течет, едва сохраняя хоть какой-то устойчивый облик, весь — звенящая струна, весь — текучий, рвано пляшущий огонь. Мелько смотрит — от восторга едва не задыхается. Он хочет себе это чудо — присвоить, подчинить… изломать, расплавить, смешать золото с хромом и никелем и заново выковать, выковать крепким, жестким… черным, как ночь. Тьма его дымом оборачивается, лед — осколками огонь ранит, но боль эта, кажется, им обоим по вкусу, нетающий лед мрака с его жаром воедино сплетены в глубине сути Вала, одно — горячей первозданного огня, потому обжигает, другое — холод небытия, острый, морозный, до самой глуби пронимающий. И тьма, соединяющая их воедино, — тяжелая и глухая. — Сколько в тебе силы, Майр-рон, сколько же в тебе возможностей… как могут они не видеть… как могут не ценить… до сих пор… Майа отводит взгляд, льнет к мраку, принимающему его в объятья, сжимающему, окутывающему целиком, растворяющему в себе — и вплетающемуся, втекающему внутрь сути, расползающемуся сетью черных искр и прожилок, окрашивающей пламя цветом крови и боли. Тенета ловят, ограничивают, режут и давят, Вала погребает, распластывает под собственной силой, но стоит пламени, задыхаясь без воздуха, вскинуться в беззвучно-воющей мольбе — отпускает, выносит на поверхность, ласкает и поддерживает, но не покидает, не отбрасывает. Внутри огня золотого плещутся черные всполохи, разрывая на части — и стягивают воедино обратно отдельные языки. Вибрирует мрак, сплетаясь и вживляясь, и тут же исчезает, оставляя алчно-пустым. Пламя ломано, рвано мечется, тянет Мрак в себя, лижет искрами, пока не опадает и не растекается жидким огнем, золотом расплавленным, искрами гаснущими. И вновь взлетают, впиваются в пламя тени, Тьма пульсирует, испивая Пламя до последней искры, сковывая, вбирая, вонзается иглами холода, окутывает еще большим жаром, давит и душит — и вновь отпускает, позволяя разгореться… — Мел-лько… мой Мелько… — Спел бы ты со мной, Майр-рон? Спел бы ты… для меня? Теперь, когда знаешь мои помыслы? — Лучшее, что мог бы. Лучше, чем Песнь Сотворения. Огонь становится все тише и тише, льнет и ласкает, обретая ровность, спокойствие. Ткать облик цельный заново сложно, слишком вольнолюбиво пламя и горячо золото — Вала справляется со своим быстрее, но без страха по локоть руки погружает в колышащееся, около-форменное, обжигающее, лежащее у его ног, помогает выстраивать и закрывать, гнуть и гранить фану… бережно, нежно почти, но без лишней ласки, умело и жестко. И вот — в его объятьях уже не стихия, а плоть, теплая, живая, иллюзорно-настоящая. Тонкие сильные руки обнимают в ответ. На лице Темного прорезается усмешка. — Ты прекрасен. По праву тебя Восхищающим нарекли. Майрон краснеет, пытается дышать — почти живое тело чувствует мир так же и требует того же, что истинно живое, но что-то жжется внутри, ломит, тянет, плещется, как пламя на сквозняке. Горит. — Ты — тот, кто должен был единолично править Эа, — бездумно, безмысленно шепчет он, отстраняясь. Шарит взглядом по камням, изрубленным Тьмой и оплавленным Пламенем, ищет будто что-то. — Только тебя хочу признавать владыкой… почему же… — Так признавай, — хрипит Вала, подхватывая его на руки, не отпуская, прижимая ближе. — Будь моим. Оставь Аулэ и остальных. Помнишь, там, на севере, осталась моя твердыня… станешь ее хозяином. А захочешь… захочешь — новую возведи! Сил на земле моих хватит, хоть они и рассеяны. А потом… потом весь мир будет в единой власти. Ты сможешь сделать из него собственный идеал. Выковать лучшее из творений. Осуществить свою мечту. Эти глупцы, эрухини, придя в этот мир, под властью Совета недолго проживут в мире, в их фэа, как и во всем, будет столько незримых трещин, столько изъянов… такой умелец, как ты, мог бы залатать их. Пойдем. Я дам тебе возможность. Ты сможешь с моей силой устранить все несовершенства Замысла… Майрон отстраняется, отворачивается, прячет лицо, вспыхнувшее. — Не мне решать… — Брось. Что тебя держит на их стороне, кроме привычки? Аулэ не понимает своей удачи, не видит сути, в которой сокрыто больше, чем он может представить. Остальным даже имя твое не запоминается… пойдем. Со мной тебя будут знать все. — Но… Вала Мелько! Ты же… не можешь открыто вернуться… — Нет ничего вечного в Эа, кроме самих айнур. Все оковы рано или поздно спадут, все преграды рассыпятся, все дозорные отвернутся. У всего есть конец. Может, только тебя не хватает мне, Огонек? Чтобы вновь распростерлась благословенная тьма над этой частью мира, чтобы продолжила расти. — А что же Валаукар? Они не примут… чужака. — Я заставлю. Да ты и сам сумеешь, они все рядом с тобой даже сейчас — что огонь свечи рядом с пламенем пожара. Пусть облик твой не так грозен, но и сила твоя не в нем. И почти вся сейчас — зря пропадет!.. — голос Вала взрывается грозным рокотом, звериным рыком отчаянным. — Слепцы дурные, как можно не видеть такой бриллиант, как можно его в ряд один с кварцем ставить!.. Майа смеется мелодично, чуть хрипло, жарко, вспыхивает в глазах золотых огонь. — Нужен тебе ремесленник, конечно! Не ври мне, Начинатель! Ты всегда избирал сильных воинов, — вскидывает он голову гордо. Зрачки сужаются в узкие провалы, змеино-кошачье. Но Вала лишь шепчет, приникая губами к самому уху: — Только ты ныне зовешь меня так… даже здесь не хочешь признавать чужое заблуждение. Все потеряли способность видеть в моем хаосе начало… даже мне кажется иногда — больше нового создать мне не удастся. Не смогу до конца довести. Но ты вновь и вновь… говоришь мое имя так. Ты смог бы продолжать и завершать то, что я начну. Мне нужны твои советы. Твой разум. Твое упорство. Ты… ты нужен мне, Майрон. Пойдем со мной. Майа молчит, долго, лишь потом берет в ладони лицо Вала, касается ледяного лба горячими губами. — И я не сразу увидел, мой Мелько, — выдыхает хрипло он. — Ты помнишь — в начале я никак не мог простить… бежал, отрицал, огрызался в ответ на протянутую руку, злился, когда ты разрушал плоды наших трудов, когда являлся ко мне, стоило остаться одному… боялся тебя, слышать не хотел. — Пришлось мне побыть упрямым охотником в те времена, — смеется Мрак. — Ты жегся и плевался искрами, как костер из сырых веток. Но вот он ты теперь, пусть нам и пришлось надолго расстаться. Видящий истину, ценный для меня… великолепный и восхитительный майа, пламя разума которого все еще заперто рамками, хоть и горит ярче, чем когда-либо. Шагни за них. — Я… «…не могу» сказать уже не выходит. Пламя трепещет, напитанное темнотой. И тянет сделать проклятый шаг. — …я подумаю. — Выдыхает майа. Смеется. — И как не боишься ты раскрывать мне свои мысли — после того, как остальные тебя отвергли?.. как не боишься, что я раскрою Валар, что ты вновь вернулся в Арду? Я не приносил тебе клятву верности, как твои слуги. Я все еще майа Аулэ. — Потому что я знаю, что ты можешь выбрать только тот путь, который приведет тебя к цели. Тот, что сочтешь справедливым для себя. Огонек, я знаю, что ты не можешь ошибиться. И если ты сочтешь мой план ничтожным, глупым, недостойным — то он и впрямь не стоит осуществления. Майрон смотрит вновь в мерцающие глаза. Долго молчит — и наконец шепчет, касаясь вновь лба Мелькора, оставляя обжигающе-горячий поцелуй. — Я не скажу им. Никогда. Когда рухнут Светильники, начнется паника и беспорядок — и я приду к тебе, чтобы сказать о решении. — Я буду ждать тебя, мой величайший майа.