Солнце Петербурга

Чёрная вереница ступенек тянется всё глубже и глубже, к подземным людям — в этом городе люди тоже становятся двухуровневыми каждый день, наземными и подземными, ходят одни по головам, другие под ногами, тук — тук — тук, мерный гул иногда можно услышать наверху — это едут подземные поезда, везут подземных людей. Авдотья до сих пор не привыкла — она всех этих людей чувствовала, чуяла, всю эту двухуровневую толпу, чувствовала, как им тяжело, как они сражаются с миром, с материей за каждый крохотный день и хотела помочь, очень хотела, хоть одной искоркой — но не могла. Насколько проще было на Буяне, в море-окияне, где под землёй одни Жуткие Ворота да Чума и никаких смертных, живых, людских тел и их бессмертных душ, о существовании которых не думаешь, забываешь, помечаешь словом на букву «л» — «лопухоиды» — и сдаёшь в макулатуру. Тут же себя Авдотья одёргивает — нехорошо рассуждаешь, свысока, снисходительно. Как ведьма — и сама же с собой спорит: да ты ведь она и есть. Ведьма, колдунья. Ворожея — с ударением на букву «я», правильным, старым, надменным ударением. Тебя волшбе научили и в мир отпустили — а в мире всё оказалось так... несправедливо, что ли. Смертный ходит, с материей сражается, с миром — над ним и маги, и стражи, и нежить, и духи, и кто только не, следят за ним, на пятки наступают, и каждый второй хочет себе бессмертный кусочек смертного — а ему и времени-то отведено всего-ничего. Ему этот бессмертный кусочек до лампочки — он пытается быть счастлив здесь и сейчас, но чрезмерно пытаться видите ли нельзя — обязательно плохое что-нибудь случится. А ты — ведьма, колдунья, ворожея с надменным ударением на «я» — можешь разве что изредка ему в затылок заговор на удачу нашептать из настоящего, нешутовского колдовства, и идёт он с этим заговором в затылке успевать на последнюю перед перерывом электричку. — Не бегите по эскалатору, — прозвучало из громкоговорителей. Пупсикова очнулась и проводила взглядом красноволосого парня, спешащего вниз и пропускающего ступеньки через одну. На электричку он уже точно не успеет, но может быть, найдёт какую-нибудь денежную бумажку по дороге или просто мысль дельную подумает. Заговор-то хороший. Наконец эскалатор закончился — ступеньки стремительно сгладились в ленту, чтобы пробежать с изнанки и снова стать ступеньками на самом верху, ни конца этому, ни края. — Смотри, это там не она? Вон, на лавочке сидит, — Таня махнула рукой в глубину зала, и Авдотья действительно увидела Веру, что-то ищущую в бананке. Гранит, мрамор, бронза — всё стало пластилиновым, слиплось и вытянулось в стрелу вокруг Авдотьи, когда она бросилась к Вере через весь зал. Таня поспешила за ней, стукая контрабас об икры, как когда-то Кристофер Робин бумкал Винни-Пуха головой о ступеньки — в этой сцене она выступила лёгким комик релифом. Увидев, что Пупсикова как-то странно замерла перед Верой и не торопится хватать любимую в объятия или хотя бы ругаться, Таня ещё прибавила шаг. — Что случилось? — спросила она, подойдя. — Понимаете, мне кажется... Мне кажется, что я что-то важное забыла... — Вера растерянно посмотрела на девушек. Авдотья встретила её неузнавающий, словно близорукий взгляд и сглотнула подступивший к горлу комок. — Меня, кстати, Вера зовут.