Грязная душа

      Когда Гарри пришёл в себя, то обнаружил, что лежит на койке в Больничном крыле. Тёплые лучи зимнего солнца проникали сквозь поблёскивающие ставни, ласково скользя по коже. Казалось, что все события вчерашнего дня были лишь кошмаром уставшего от тревог воображения.       Он приподнялся на локтях и сонно оглянулся. На соседней койке, свернувшись калачиком, спал Драко. Светлые волосы взлохматились, по бледному заплаканному лицу бегали солнечные зайчики.       Когда они стояли у портрета Полной Дамы, Гарри не помнил, чтобы Драко плакал, а потому почувствовал внутри нарастающее волнение. Последний раз он видел его таким расстроенным на зимних каникулах в Малфой-Мэноре, когда случилась злосчастная поллюция. Потому было так тревожно и непривычно видеть следы слёз на обычно спокойном лице. — Наконец-то ты пришёл в себя, — раздался рядом ласковый полушёпот, и Гарри вздрогнул, поворачиваясь.       На стуле у его кровати сидел Люпин, сжимая в руках учебник по Защите о Тёмных Искусств. Отложив книгу на тумбочку, он мягко улыбнулся, касаясь пальцев Гарри, лежащих на одеяле: — Как ты себя чувствуешь? Стало немного лучше? — Что с Драко? Что-то случилось, пока я…пока я был без сознания? — Маленький нервный срыв, ничего серьёзного. Мадам Помфри дала ему успокоительное и уложила поспать, — Люпин вдохнул, и меж его бровей пролегла складка. — Для мистера Малфоя сегодняшний день тоже оказался слишком трудным, да и Сири…сказал ему кое-что не очень вежливое. — А что с Сириусом? Вы узнали правду? — Гарри сел поудобнее, теребя рукав пижамной кофты. — Дамблдор сказал, что расскажет всё тебе сам. Я, если честно, и сам немного запутан, а потому вряд ли могу объяснить, как полагается, — Люпин устало улыбнулся и посмотрел на узоры, нарисованные на окне инеем. — Оказывается, Гарри, всё вовсе не то, чем казалось мне долгие годы.       На пару секунд повисла пауза, а затем Гарри придвинулся поближе к профессору, осторожно спрашивая: — Как вы себя чувствуете?       Казалось, вопрос Люпина сильно удивил, словно никто и никогда у него таким не интересовался. Неопределённо пожав плечами, он помедлил и негромко прошептал: — Иногда, Гарри, мне кажется, что я сошёл с ума ещё пятнадцать лет назад, и это всё — лишь последствия моего больного воображения.       Поразмыслив, Гарри кивнул: — Понимаю. Думаю, я сошёл с ума этим летом.

*****

      Они общались с Люпином ещё несколько часов. Даже понемногу рассказывая о своих чувствах после августа, наполненного постоянными изнасилованиями, Гарри, на удивление, не ощущал внутри всё сметающий страх, как было бы ещё пару месяцев назад. Сжимая пальцы профессора, он говорил о Пайке, о своих снах и о страхах, преследующих его ежесекундно.       Люпин слушал, не перебивая, лишь изредка он вздрагивал и прикусывал губу после особенно пугающего воспоминания.       Наконец Гарри замолчал, поглядывая на Люпина из-под полуопущенных ресниц и тяжело дыша. Хоть говорить было и не сложно, но вытягивание правды, хранившейся глубоко внутри, наружу далось ему тяжело. — Думаю, Дамблдор сделает всё, чтобы ты не присутствовал на суде. Да и Фадж наверняка войдёт в твоё положение. Не потащат же они ребёнка навстречу его кошмару. Мне ужасно жаль, что тебе пришлось такое испытать...       Гарри кивнул, собираясь с силами, чтобы спросить то, что бередило сознание ещё с того момента, как он услышал о том, что Сириус может быть невиновен. Он боялся своего вопроса, но вместе с тем и хотел наконец узнать на него ответ. Люпин как человек, знающий Сириуса лучше всех, точно должен был предугадать то, что может случиться в будущем. — Я хочу кое-что спросить. Понимаю, это, наверное, странно, но, как…как вы думаете, Сириус захочет быть моим крёстным, если…если узнает, что сделал дядя Вернон? — голос слетал, а язык заплетался, но Гарри продолжал говорить, понимая, что вот-вот заплачет.       Он так страшился услышать отрицательный ответ, хоть это было и вполне логичным и подходящим характеру Сириуса, — по крайней мере, тому, что Гарри о нём слышал. — Что? Конечно же, даже не сомневайся! Сириус любил тебя, когда ты был совсем маленьким, и, я уверен, продолжал любить тебя в Азкабане. Никто и ничто никогда не помешают ему тебя любить! — Люпин печально улыбнулся, и Гарри прижался к его груди, позволяя крепко себя обнять.       Как бы он не привязался к Люциусу и Нарциссе, но из взрослых лишь Люпин, казалось, понимал его лучше всех. Они были, как две изломанные души, находившие друг в друге определённое утешение и поддержку. Только с Люпином, не считая Драко, Гарри действительно ощущал себя по-настоящему хорошо и спокойно. — На самом деле, я тоже должен тебе кое-что рассказать. Я понимаю, что, наверное, это прозвучит страшно и, если твоё отношение ко мне изменится, то это тоже вполне объяснимо, — Люпин закашлялся, и его лицо побледнело. — Я…я не совсем здоров.       Гарри нервно сглотнул, ощущая, как бешено бьётся у профессора сердце — так же быстро, как и его собственное. Пугающие картинки начали проплывать перед глазами, будоража только-только немного успокоившееся сознание, когда Люпин продолжил: — На самом деле, я…я…, — он набрал в лёгкие побольше воздуха и произнёс так тихо, что Гарри пришлось напрячься, чтобы разобрать его шёпот, — я оборотень.       Пару минут в палате стояла тишина, нарушаемая лишь сопением Драко и отдалённым голосом мадам Помфри, а затем Гарри обнял Люпина, вдыхая запах шоколада, исходящий от его пиджака: — Это больно? — Что именно? Превращаться? — голос его прозвучал удивлённо. — Ну да, быть оборотнем. — Только…только в полнолуние. По правде сказать, я пью зелье, которое помогает облегчить превращение и сделать его менее болезненным и для меня, и для окружающих, — Люпин облизнул пересохшие губы и быстро сглотнул. — Мне жаль, что вам приходится страдать, — Гарри видел, как дрожат испещрённые шрамами пальцы, и полагал, что профессор рассчитывал совсем на другую реакцию.       Но ненавидеть кого-то за подобное ему казалось странным. Оборотень или нет, но Люпин всё ещё оставался добрым и заботливым человеком, выслушивающим и поддерживающим Гарри несмотря ни на что. И это было важнее тёмной сущности, сидящей внутри него; куда важнее. — Лили сказала тоже самое, когда узнала, — Люпин рассмеялся, скользя тёплой ладонью по волосам Гарри. — Ты так на них похож. Словно собрал всё самое лучшее от своих родителей. — Они знали? Все? И даже Сириус? — И даже Сириус, — согласно кивнул Люпин и облокотился на изголовье кровати, задумчиво смотря куда-то в пустоту. — Чтобы мне не было так плохо в период превращений, они стали анимагами. Чёрным псом, оленем и крысой. — А моя мама? — Гарри затаил дыхание, вслушиваясь в каждое слово и отчётливо представляя силуэты четырёх мальчишек на фоне Запретного леса, по щелчку пальцев превращающихся в животных. — Твоя мама сказала, что не будет в этом участвовать, но мне хватало и её словесной поддержки. Она всегда ужасно за меня переживала. Мы все…мы действительно были близкими друзьями. — Чёрный пёс — Сириус? — что-то в облике крёстного говорило о том, что именно он был тем самым гриммом, о котором говорила профессор Трелони ещё в начале года. — Олень — мой отец, да? А крыса? Кто был крысой?       Лицо Люпина помрачнело, а пальцы застыли, словно в одно мгновение закостенев. Он зажмурился, и Гарри покраснел, жалея, что задал вопрос. — Питер Петтигрю. Хвост. Думаю, Дамблдор сегодня ещё упомянет его имя.       Гарри кивнул и прикрыл глаза, решив больше не доставать профессора вопросами. Тело вдруг налилось тяжестью, а голова стала словно чугунная. Он хотел было ещё что-то сказать, но сознание уже уплыло, погружаясь в сон.