Соседи

      Дора уже собиралась спать: время перевалило за полночь, очередная серия более-менее интересного сериала была просмотрена, завтра выходной, поэтому можно расслабиться, лечь и проспать столько, сколько влезет.       На улице гудел ветер, надвигался шторм. «Опять, небось, снегом завалит по самые яйца» — вяло подумала она, устраиваясь в постели в зале. В спальне она не спала с тех пор, как муж ее загремел в тюрьму — в большой кровати одной казалось и пусто, и холодно, поэтому она перебралась в зал на диван. Он был меньше и определенно уютнее.       «Ну и хрен с ним. Завалит, так завалит. Будет повод не выходить на работу до тех пор, пока дороги не откопают» — додумала она начатую мысль и укрылась толстым одеялом.       Февраль в Уткиагвике — самый лютый месяц. Ветра и морозы порой делают перемещение по улице опасным для жизни или вообще невозможным, и, хотя основная масса снега выпадает в октябре, в феврале порой погода подбрасывает неожиданные сюрпризы в виде завалов, действительно, по самые яйца. А если прибавить к этому всему двухмесячную темень полярной ночи, нудную, изо дня в день одинаковую работу повара в столовой нефтеперерабатывающего завода, из развлечений — бар да телевизор, и маленький, пустой дом — можно сказать, жизнь у Доры прекрасна. Так прекрасна, что порой она напивается в стельку и спит сутками напролет, лишь бы не видеть ее. На заводе за пару дней без одного повара никто с голоду не помрёт, а уволят, так уволят. Какая уже к черту разница.       Жизнь давно стала затянувшимся, скучным фильмом, который приходится смотреть, ибо билет куплен, а выйти из зала можно только после окончания сеанса…       Она пыталась убегать от реальности не только в бутылку. В книги и фильмы, но это помогало не надолго. Потом жизнь снова наваливалась и засасывала ее серым, монотонным болотом. Вот и сегодня… еще один день прожит, ещё одна ночь началась — все, как обычно. Как много раз уже было до и будет после.        Она уже проваливалась в сон, когда во входную дверь поскреблись. Она не придала этому значения — мало ли, что там. Прислушалась и вынырнула из дрёмы только когда звук повторился третий раз.       С ворчанием открыла глаза — что за хрень? Она точно никого не ждала.       Звук больше не повторялся. Гудел ветер, шумела перегретая вода в системе отопления, Дора с сопением развернулась на другой бок, плотнее завернулась в одеяло, и тут же дернулась от нового шума — что-то тяжелое ударилось в дверь и упало.       — Ну, твою ж мать! — Простонала она и стала сползать с постели. В коридоре натянула на себя теплую парку с отороченным мехом капюшоном, пока обувалась — мельком уловила в зеркале свое отражение. Не молодая, не жизнерадостная, не полная сил и здоровья, худая и помятая. Чертыхнулась, вышла в тамбур. Там какое-то время провозилась с замерзшим дверным замком, прислушиваясь к звукам за дверью. На ее вопрос «кто там?» ответа не последовало, но она явно слышала звук падения. Если кого-то черти принесли пьяного, как это бывает порой с местными, так ещё придется тащить в дом. Не бросать же замерзать на морозе. И не везти в такой ветрюган домой к благоверной на машине, рискуя самой застрять где-то в дороге и околеть.       Местные мужики пили по-черному, но никто на это не обращал внимания. Это было чем-то вполне естественным. Город маленький, условия жизни тяжёлые, работа — тоже. Все всех знают, новостей мало, скучища и однообразие в купе с вечным сумраком и холодом делают жизнь похожей на похмельный сон, вот народ и развлекается, как может.       Она их всех прекрасно понимала. Поэтому не отказывала таким страждущим, ни е первый раз уже пускала переночевать к себе перебравших бедолаг. Может, потому что её саму когда-то впустили так, в те времена, когда она только переехала в этот город? Неравнодушные люди открыли дверь пьяной в хлам, полураздетой по местным меркам девице, не дав замёрзнуть на смерть до утра на улице…       Когда она справилась с дверью, ее догадка подтвердилась: на крыльце, вцепившись одной рукой в балясину перил, лежал скрюченный человек в такой же, как у нее, теплой парке и засыпанных снегом штанах и ботинках.       — А-ай, черти бы тебя забрали, мужик! — Простонала Дора, открывая дверь шире. Чтобы не быть замурованными снегом, все двери в домах здесь открывались вовнутрь. Пришлый пьянчуга лежал, привалившись плечом к двери, поэтому, когда она отодвинулась — он ввалился на порог.       — Не мог до дому доползти? Обязательно надо было ко мне припереться? Давай, вставай! Не на горбу же мне тебя тащить.       Она наклонилась, стала тормошить его за плечи, бока, он замычал, завозился, силясь подняться хотя бы на четвереньки, но конечности не слушались.       — Ну же, вставай! Сколько ж ты выжрал? — Она присела, закинула себе на плечи его свободную руку, чувствуя, что от него разит как от спиртбазы, попыталась встать вместе с ним, но он вдруг хрипло вскрикнул и свалился на пол, как мешок с тряпьем, перестав вообще хоть за что и хоть как держаться.       — Да еб же ж твою мать! Только не говори, что ты отрубился!       Дора ещё потормошила его, попыталась было стянуть капюшон парки с его головы, но не смогла — он был завязан заледеневшим узлом под подбородком. Тогда, пнув дверь ногой, она открыла ее пошире, подхватила чертова нежданного гостя под мышки и потащила в дом. По дороге в тамбуре прихватила пистолет из тумбы для обуви — на всякий случай, мало ли, чего взбредёт в голову этому бухарику, когда очухается.       Когда втащила его в теплую комнату — принялась раздевать. Стянула обувь, стряхнула снег со штанов, с руганью в три этажа сняла куртку, и наконец, увидела, кто это был. Ее новый сосед. Он жил на следующей улице и их дома граничили участками — одинаково заброшенными и запущенными. Приехал вроде давно, но сначала жил ближе к порту — она часто видела его там, а месяц назад поселился здесь, в доме покойного папаши. Странный был тип. И сынуля тоже оказался странным. Ни с кем не общался, работал на рыболовном судне, а когда бывал дома — большую часть времени проводил в сарае за домом, что-то там мастерил или черт его знает, что ещё делал. Пил, видимо. Дора не помнила дня, когда бы видела его совсем трезвым. А теперь он то ли не дошел до дому, то ли спьяну да с непривычки заблудился — хрен его разберет, притащился к ней. Ну да ладно, пусть проспится до утра, а утром она выпроводит его восвояси.       Пару минут она постояла над ним, раздумывая, что делать, потом пошла в спальню. Пришлось включать там на полную мощность отопление и стелить постель, благо мужик этот был чистым — не облевался и не обоссался в пьяном состоянии, как бывает с некоторыми.       Вернувшись обратно в зал, Дора взялась тащить его в спальню — он снова болезненно вскрикнул, когда она с усилием сдвинула его с места.       — Да ладно тебе, не ори. — Пробурчала женщина, натужно пыхтя и упираясь ногами — мужик, несмотря на свою худобу, оказался тяжёлым. — Мне сейчас не слаще тебя переть.       Уложить на невысокую кровать бесчувственного и никак не помогающего, длинного, тяжелого и неудобного соседа оказалось ещё труднее, чем дотащить до спальни. Он по ходу дела стонал и трясся весь, видимо, из-за переохлаждения, но в себя не пришел. Она стянула с него верхние штаны — под ними были еще одни, укрыла толстым, теплым одеялом и уже собираясь уходить, как заметила на светлой простыни, там, где она втаскивала его на постель, следы крови.       — А еб же ж твою мать налево… — Простонала она. — Только этого мне не хватало. Откинула в сторону одеяло со своего пьяного гостя, включила верхний свет. Мужик этот был одет в темный, толстый свитер и на нем ничего видно не было, поэтому она и не заметила. Теперь, пытаясь понять, откуда кровь, Дора свитер этот на нем задрала и увидела уже на светлой термухе большие пятна слева на рёбрах сбоку и чуть ближе к центру груди. Но ткань одежды была целой — значит, раны не новые.       Когда подняла футболку с термухой — увидела изгаженные бинты и разводы крови на бледной коже — швы разошлись у него, что ли? Она страдальчески охнула — теперь нужно как минимум сменить ему повязки, если не зашивать заново.       — Эй, мужик. Тебе лучше бы очнуться сейчас… — Она толкнула его в плечо, потормошила. Голова его безвольно качнулась в сторону, рот приоткрылся — в себя приходить он определенно не спешил.       Дора потрогала его лоб, лицо — кожа была влажной и холодной с улицы. Тогда она сунулась рукой ему за шиворот — там он оказался горячим. Зашибись. Мало того, что пьяное, так ещё и больное. А врачей раньше послезавтра хрен дождешься в такой буран.       Вздыхая и ругаясь, что ночь пропала, она пошла на кухню за аптечкой.       Пока сходила, пока нагрела воды для питья, он пришел в себя, и, когда она вошла, чуть приподняв голову, уставился на нее мутными глазами.       — Где я? — Проговорил едва внятно, сильно растягивая слова. Голос был слабым и сиплым.       — Почти дома. На одну улицу промахнулся. — Ответила Дора с некоторым облегчением. Очухался. Значит, не смертельно больной и не мертвецки пьяный.       — Мне надо…д-домой… — Пробормотал он и попытался подняться. Скривился, зажмурился, задерживая дыхание, и снова лег.       — Лежи, куда тебе. Завтра пойдешь, если нас отроют. Сейчас там буран и ты на ногах не стоишь. Хочешь замёрзнуть к чертовой матери?       Она поставила аптечку на прикроватный столик, окинула взглядом соседа. Средних лет мужик, высокий, худощавый, когда-то красивый, но сейчас сильно затасканный и какой-то…вылинявший, что ли. Лицо бледное, с острыми скулами, измотанное и помятое, волосы отросли и выгорели в непонятный цвет, брови и ресницы тоже, под глазами черные круги, под носом — несуразные усы такого же вылинялого цвета, как и волосы. Такое ощущение, что он сутками торчал на ветру и солнце (рыболовное судно, мать его так), а когда не торчал, то пил и употреблял что-то в том своем сарае.       — Не вижу ничего…плохого в такой смерти. — Сквозь зубы вдруг выговорил он, отвечая на ее вроде бы риторический вопрос.       — Гммм… пожалуй, я тоже. Смерть — штука полезная, но одно дело для себя, а другое — для своего соседа. Я не хочу быть виновной в твоей смерти. — Дора распаковала аптечку, стала вытаскивать оттуда перевязочные материалы.       — Это…т-твои предубеждения. Точно так же…можешь винить себя в том…ик. ч-что…помешала мне достичь моей цели…прекращения эт-того существования. — Пробормотал он заплетающимся языком, приподнял голову, оглядывая себя и обстановку. Прижал ладонь к травмированному боку и удивлённо округлил глаза, когда понял, что одежда на нем задрана.       — Ты чо, суицидник, что ли? Если да, то давай как-то в другой раз, я ж сказала, что не хочу тебе помогать в этом деле. — Дора достала пакет с бинтом и антисептик, уперла руки в бока. — А теперь постарайся сесть. Я обработаю, чего там у тебя. Кивком головы показала на бок.       — Угх! Не надо… Я с-сам. — Он скривился, тяжело приподнялся на локте, потом отфыркиваясь и сжимая зубы, сел. Придерживая свитер и остальную одежду на уровне груди, осмотрел себя.       — Вот же хрень… — Выругался, подведя итог осмотру. — Есть ножницы? Разрезать это все и снять?       Дора не могла понять до конца, его невнятная речь была причиной опьянения или он так сам по себе разговаривал? Акцент какой-то, что ли?       — Да, давай помогу. — Она взяла ножницы из аптечки, хотела было придержать одежду на груди соседа, но тот оттолкнул ее руку, не давая прикоснуться.       — Не нуж-жно. Я…справлюсь.       — Ага. Сейчас ещё пару раз штрыкнешь себя в бок. Давай сюда. — Она все же забрала у него ножницы, после того, как он два раза неудачно попытался поддеть непослушными пальцами край повязки, чтобы просунуть под них лезвия.       — Ум-мф! — Он глухо охнул и отвернул лицо в сторону так, чтобы не столкнуться взглядом с Дорой, когда она наклонилась к нему ближе.       — Как тебя звать хоть? — Спросила она, аккуратно разрезая задубевшие от крови бинты. — А то живём рядом, а я и имени твоего не знаю.       — Раст. — Тихо ответил он, не поворачиваясь.       — Отлично. Я — Дора. — Назвавшись, она вдруг одернула руки, ибо Раст в тот же миг дернулся, как от боли.       — Ткнула тебя? — Она заглянула ему в лицо. — Извини.       — Нет. — Он все так же отворачивался, а теперь ещё сжал зубы так, что на скулах резко обозначились мышцы. — Все нормально. Просто… вспомнил кое-что.       — Ммм…хреновое, наверно, воспоминание, раз так дёргаешься. — Дора снова аккуратно поддела надрезанный бинт и разрезала его до конца. Осторожно стала снимать, но он предсказуемо присох к коже.       — Все…дальше я сам. — Раст оттолкнул ее руки, когда она поднесла было к его боку баллончик с антисептиком, чтобы отмочить прилипший бинт, и действительно сам в два коротких движения отодрал его.       — Варварство. — Дора скривилась, подала ему салфетки и йод.       — Если ты… п-переживаешь, что мне больно — зря. Я слишком п-пьяный для этого. — Он криво усмехнулся и мутно глянул на нее исподлобья, на глаза ему упало несколько длинных, спутанных прядей волос.       Дора ничего не ответила. Молча смотрела следующие пять минут, как он медленными, такими же растянутыми, как и его слова, движениями промокнул салфеткой с йодом два длинных пореза у себя на рёбрах, а потом взял еще две чистые и просто накрыл все ими, зафиксировав на коже пластырем. Можно и так, тем более оно все уже заживало. Видимо, когда она силилась его перетащить и дёргала — треснула корка и оно снова все закровило.       — Где это тебя так? — Спросила она, все же поддавшись любопытству.       — В драке. А ты думала, где? — Он снова глянул на нее, прищурился и хитро ухмыльнулся.       — Явно не на курорте. — Дора тоже усмехнулась. — Ладно, ковбой. Не рассказывай. Я в чужие дела не лезу. Лучше скажи, чем ещё могу помочь?       — Мм? — Он округлил светлые, непонятного цвета глаза и приоткрыл рот.       — Что ещё могу для тебя сделать, раз ты уже пришел ко мне?       Он посмотрел на нее долгим, изучающим, хотя и изрядно пьяным взглядом, снова скривил рот в подобие усмешки и пробормотал:       — Разве что…принести мне пива.       — Э-нет. Я пока в завязке, поэтому дома не держу ничего крепче…- Дора поболтала в руках пузырек с антисептиком. — Вот этой штуки. Давай я тебе лучше чистую одежду принесу.       — Мм? Одежду? — Он удивлённо поднял брови. Потом чуть заторможенно глянул на себя, ощупал свою майку и свитер, липкие от крови.       — Угу.       — Пожалуй, не помешает…       Дора ушла в зал, там в шкафу были вещи мужа. Он был примерно того же роста, что и Раст, но определенно шире во всех местах, так что его вещи не должны оказаться узкими.       — Держи, вот. — Когда она принесла соседу одежду он уже дремал. Вздрогнул от ее голоса, открыл глаза, проморгался, а, вспомнив, где он и, что с ним, глубоко вздохнул и принял вещи.       — Надеюсь, муж тебя не изобьет до полусмерти, если услышит на своих шмотках запах чужого мужика… — Пробормотал, разглядывая принесенное.       — Он в тюрьме. — Ответила она.       — Вон оно как… и поэтому ты… пускаешь к себе домой…п-посторонних алкашей?       — Я пускаю их к себе домой, потому что сама раз так по пьяной лавочке чуть не околела. Меня тоже пустили переночевать. Знаешь ли, я тогда была благодарна тем людям.       — Почему тогда? А сейчас, что? Больше нет?       — Сейчас уже фиолетово. Тогда жить хотелось, а сейчас — просто живётся и не сдыхается. — Дора кивнула на вещи, которые Раст все еще держал в руках. — Ты одеваться будешь?       Он развернул темно-синюю футболку, скривился ни с того-ни с сего и протянул ей обратно.       — Забери. Есть что-то другого цвета? — Проговорил с таким видом, будто лимон разгрыз. Дора даже растерялась.       — А чего с этой не так?       — Цвет…дикой ежевики. От него кисло во рту… Синестезия. — Он заметно сглотнул заполнившую рот слюну и бросил Доре футболку. Она поймала.       — Сине-чо?       — Синестезия….такая….особенность восприятия, когда… раздражение в одной сенсорной с-системе ведёт… к непроизвольному отклику в другой. Я порой... чувствую запах или вкус какого-то цвета….места….в общем того, что вижу.       То ли он немного протрезвел, то ли она привыкла к его выговору — понимать, что он бормочет, стало проще.       — Ааа…ну нихрена себе у тебя мозги лагают. Ладно, сейчас поищем чёт нейтральное. — Услышанное Дору изрядно озадачило и она ушла в зал в поисках другой футболки.       Когда вернулась — Растин сидел в кровати полуголым.       — Ну, здрасьте, нафиг… — Ляпнула непроизвольно и вытаращилась, как баран на новые ворота. Первое, что бросилось ей в глаза — цвет его кожи, нездорово-бледный, и жилистость, близкая к истощенной худобе.       — Чего таращишься? — Спросил он негромко и невнятно. Глянул на себя, стал прилеплять обратно отставший от кожи кусок пластыря на боку.       — Гм…не знаю. Любопытно. Раньше, знаешь ли, я тебя без одежды не видела.       Он невнятно хмыкнул в ответ на ее реплику.       — Держи. — Она не стала подходить ближе, бросила ему новую футболку. Черную, без каких-либо надписей и рисунков. Он поймал, развернул и внимательно осмотрел. Только потом, неловко кособочась на поврежденный бок, натянул ее на себя, а следом и широкую, фланелевую рубашку, которую Дора дала ему вместо свитера.       — Так получше? — Она усмехнулась, глядя на него. В одежде ее мужа он казался еще более тощим, чем в собственной. Ясное дело, Стивен, небось, наполовину шире.       — Угу. Пожалуй, да. Не люблю этот дубак… — Пробормотал он и лег, натянул одеяло до подбородка, обхватил себя руками.       — Это пройдет. Со временем привыкаешь и перестаешь замечать. — Она все так же стояла в дверном проеме, не подходя ближе.       — Надеюсь…я не успею привыкнуть… — Пробормотал он уже засыпая.       — Ну, это уже как повезет. — Она поняла его состояние, решила предупредить: — Ты если в сортир захочешь — он по коридору отсюда, последняя дверь слева. Кухня — напротив. Захочешь поесть, что найдешь в холодильнике — все твое.       — Спасибо…. — Глаза его уже были закрыты, он был уже на пути в сон и все равно договорил: — Что пустила погреться. Ненавижу…холод.       Дора вздохнула.       — Спи уже. Может, ты и странный, но, похоже, не окончательный мудак. Грех было бы дать тебе замёрзнуть.       Она ещё немного постояла, подождала, пока он уснет крепче, потом подошла, тронула лоб. Горячий. Холера. Но делать пока нечего. Сбивать температуру нет смысла — ещё не критично, только помешает организму бороться с болезнью, к тому же он пьяный, мутить таблетки со спиртным хреновая затея. Поэтому лучше просто оставить в покое до утра. Приглядывать только, чтоб совсем плохо не стало.       Она так и решила. Пошла в зал, легла в свою постель, зная, что, если он проснется и начнет шуметь — она услышит и тоже проснется, завернулась в одеяло и вскоре заснула.        Сквозь сон ночью слышала, как он стонал и ворочался, но проснуться и подойти не могла. Спала так, будто до этого три смены безвылазно отработала. К тому же…на пьяную голову всем хреновые сны снятся, не удивительно, что он так стонет. Скорее всего ему просто снится какая-то дрянь…       На утро Дора встала, вспомнила, что не одна в доме, прислушалась — было тихо. Так тихо, что на миг даже стало страшно — вдруг помер ее гость? Она же так и не встала к нему ночью, когда ему было плохо, вдруг чего случилось?.. Кинулась в спальню.       Там несколько секунд стояла возле кровати приглядываясь и прислушиваясь — Раст определенно был жив. Спал. Тяжело дышал, был весь мокрый и лежал так странно, как только можно представить — как сломанная игрушка, или человек с рисунка древних египтян, вроде и на спине, но согнутые ноги повернуты на бок, одна рука закинута за голову, другая лежит на раненом боку.       В какой-то момент Дора тяжко вздохнула и скривилась, представляя, как ему хреново будет просыпаться с похмелья да ещё и с лихорадкой.       С кислой тоской выглянула в окно — светать там даже не думало. Густые сумерки висели над городом, неправдоподобно изображая утро. На самом деле было светлее, чем ночью, но это не по тому, что солнце показалось, а потому, что снега навалило. От него мрак немного и поредел — полярная ночь, мать ее так…       Она снова перевела взгляд на спящего соседа.       «Ему по идее пить будет хотеться… мокрый вон весь» — подумала и пошла в кухню, набрала теплой воды в стакан, вернулась обратно. Раст тем временем развернулся полностью на спину и лег, вытянувшись во весь рост. Ему снова что-то снилось: губы сжались в бледную линию, глаза были крепко зажмурены и быстро двигались. Она хотела было потормошить его, но он и сам проснулся, едва она поставила стакан на стол рядом с кроватью.       — Акх! Это ты… — В миг первой растерянности ахнул, едва проснулся, но следом узнал ее, уронил голову на подушку. — Дора…       Он назвал ее имя, будто напоминая сам себе как ее зовут.       — Угу. Как оно?       — Терпимо. — Он осторожно пошевелился, потрогал бок рукой, повертел головой. — Бывало и хуже.       Он попросил попить, она подала ему стакан с водой и таблетку аспирина.       — Вот. Так будет получше. Теперь можно собираться домой. — Выпив лекарство и воду, он криво ухмыльнулся, глядя на нее мутным, испытующим взглядом.       — Ага. Пойдешь ты домой. Снега навалило видишь сколько? Ты не дотащишься по таким сугробам. — Дора махнула рукой в сторону улицы.       Растин осторожно приподнялся на локтях, выглянул в окно за ее спиной — снега в самом деле навалило много. Он досадливо поджал губы — оставаться дольше в чужом доме с чужим человеком не хотелось. Ему давно уже не нравилось жить с кем-то, и, если в Луизиане это было по большей части от непроходящей боли после потери семьи, то теперь он, наконец, притерпелся к ней, и ему уже просто никто не нужен был рядом. Мешали, а эта женщина так особо. Ее имя ржавым гвоздем встряло ему в память, от чего наружу полезли все те мысли, которые он последние годы так упорно загонял в подполье сознания с помощью выпивки.       Всю эту ночь ему снилось это дело. Девушка в поле под Иратом. Она не была мертва, но умирала и плакала, связанная, голая, истерзанная, а он будто со стороны смотрел на нее и не мог пошевелиться. А потом бесконечно долго шел к полицейским машинам, приехавшим на подмогу, неся на руках мертвого мальчика, которого они с Марти нашли замученным в логове Леду. А потом видел еще каких-то детей, развешанных, как ёлочные игрушки, среди жутких переплетений веток в низком, сыром лабиринте из коридоров без конца и начала. Продирался среди хлама на голос, который звал его за собой. И, хотя слов он не мог разобрать, все равно упорно шел, не обращая внимания на многочисленные царапины по всему телу, оставленные ветками, пока не наткнулся на свою дочь. Так же подвешенную в петле удавленника на арке из ветвей, перегородившей дорогу дальше по коридору. Он успел увидеть, что голова у нее сплющена с одного сбоку как от удара об асфальт, остатки лица и одежда смешаны с кровью, одна рука вывернута в локте… Потом заорал и проснулся.       В холодном поту, с колотящимся сердцем долго лежал неподвижно, стараясь впихнуть себя обратно в существующую реальность, зацепиться за что-то в ней, чтобы вырваться из очередного кошмара, который из обычного сна мог в любой момент обратиться галлюцинацией и продолжиться наяву. В сознании, перед открытыми глазами.       Потом снова заснул. Провалился в какую-то очередную психоделическую ересь из переплетений веток, гнилых лиан, болотных испарений и мха, барахтался в этом всем, захлебывался, и не мог ни выбраться, ни уйти на дно окончательно до тех пор, пока его не разбудила соседка. Выцветшая, пустая, без надежды надеющаяся снискать какой-то милости от высших сил, пуская к себе домой на ночлег таких, как он. Отравляюще-безысходная. Что-то стала говорить ему, заметила, что его колотит мелкой дрожью, принесла еще одеяло, хотела укрыть — он не позволил.       Убираться надо от нее. Убираться из ее дома и вообще из этого города. Возвращаться в Луизиану и заканчивать незавершённое дело. Может, тогда круговорот дерьма и крови, которым была его жизнь, наконец, прекратится, а с ним и его бесконечные кошмары.       Эта мысль придала решимости. Он осторожно поднялся и сел — Дора тут же заворчала на него, попыталась уложить обратно, но ему стало почти физически невыносимо находиться в ее доме. Он должен быть в другом месте. Он должен уходить. Да. Только чего вдруг темнеть стало? Эй! Нахрен свет вык…       Дора видела, что соседу определенно хреново. Она честно попыталась уложить его обратно в постель, но он не подчинился. Сел, с премрачным видом огляделся и…неожиданно отрубился.       Вот и все, никто никуда не бежит. Все отдыхают. Выходной сегодня. Она не стала его тормошить, просто укрыла и пошла готовить завтрак. Себе — яичницу и кофе, ему — бульон с гренками — меню нехитрое, но функциональное. Она пришла на кухню, поставила чайник на плиту, достала из морозилки пакет с куриными крыльями, полезла за кастрюлей в шкаф и услышала шаги со стороны коридора.       — Дай еще попить. — Сосед бледный, как привидение, шатающийся выбрел к ней, видимо, на звуки возни.       — Ну, и нахрена ты вылез? Крикнуть позвать не мог? Я бы пришла. — Дора подала ему стакан воды из кулера. В кране вода была съедобной, но отвратительной на вкус. Раст взял, пожал плечами.       — Так я вроде сам могу встать и выйти. — Проговорил он все так же невнятно и присосался к стакану. Выпил все одним махом.       — Гмм… Ну, раз такое дело — осваивайся. — Она развела руками в стороны, показывая на свой дом. — Пару дней придется тебе пожить у меня, пока нас не откопают.       Растин разочарованно вздохнул, скептически оглядел крохотную, хотя и не засранную кухню, присмотрел себе свободный стул у окна и осторожно двинулся к нему. Голова кружилась и знобило, температура держалась, было откровенно херово, но не настолько, как он предполагал.       Плюхнувшись на место, откинулся спиной на стену и сполз вниз. Он определенно переоценил свои возможности. Неожиданно для себя отрубился и теперь с досадой чувствовал, насколько ватные у него ноги и руки, насколько мутно у него в голове. Уйти прямо сейчас не получится. По таким сугробам он в самом деле далеко не утащится. Придется ждать, пока отроют. Придется переключать ассоциации от имени его вынужденной собеседницы на что-то другое, кроме дела Лэнг… Благо эта Дора не была особо общительной и не донимала его разговорами.       — Ты живой? — Доре не понравилось ни его молчание, ни изнеможенная поза, в которой он стек по стене со стула.       — К сожалению, да. — Ответил он спустя пару вдохов.       — Сейчас поедим, полегчает.       Правда, поедим — это было громко сказано. Она свою яичницу так и не съела, выпила кофе и заела его жменей соленых орехов, Раст сначала подозрительно косился на чашку с бульоном и гренки, потом всё-таки выпил.       — Давно меня с похмелухи так не лечили. — Пробормотал, криво усмехаясь прихлебывая куриный суп из большой глиняной кружки.        За едой разговорились.       Дора рассказала ему о своем муже, что в тюрьму он попал по глупости: пришил в пьяной драке одного идиота, который в городском клубе то и дело домогался к малолеткам. У идиота мамаша была сестрой директора одного из местных заводов, ясен пень, богатый дядя сделал все, чтобы убийца его племянника получил заслуженное наказание.       Раст ей ничего не ответил. И ничего не рассказал. Молча слушал, кивал головой, хмурил выцветшие брови и смотрел куда-то перед собой. Или, скорее, в себя.       — Э-эй, ты слышишь меня? — Женщина поймала себя на мысли, что он вовсе заснул или ещё как выпал из реальности, но едва коснулась его руки с опустевшей кружкой — он одернул ее и тревожно вскинулся.       — Слышу. Не надо меня трогать. — Поерзав на стуле, уселся поудобнее.       — Ладно, как хочешь. Я подумала, ты заснул.       — Нет. — Протянул он полушепотом и чуть качнул головой, усмехаясь в усы. — Не заснул. Я думаю.       — О чем?       Он ответил не сразу. Удивленно изогнул брови, глянул на нее так, как если бы она была лягушкой и вдруг заговорила, помолчал, будто подбирая слова, и, наконец, выдал:       — Да так…один человек сказал мне, что время — плоский круг. И все события, которые случались когда-либо, будут повторяться раз за разом через определенные промежутки времени. Что-то будет случаться каждый год, что-то — каждую твою новую жизнь. А вот такой идиотизм, как ты описала, видимо, размазан по этому плоскому кругу ровным слоем и случается чуть ли не каждый день, только в разных местах и с разными людьми.       — В смысле? Ты о чем? — Дора и ожидала чего-то подобного — у него ж на роже написано: «бывший главный умник». Ожидала, и, предсказуемо для себя не поняла всего смысла сказанного.       — Ммм… что тут не понятного? — Раст чуть наклонил голову на бок. — За то время, которое я проработал в полиции, у меня было достаточно возможностей убедиться в этом.       — Аа…ты работал в полиции?       Раст кивнул.       Дора промолчала. Если так, то теперь понятно, что он имел в виду.       Больше о чем-то спрашивать она не стала, ибо, судя по выражению лица, общаться с ней у него желания не было. Да и у нее откровенно отпала охота говорить. Странный он. Умный, но пустой. Выгоревший. Выжатый досуха. Только в серых, туманных глазах, как ей показалось, еще тлеют искры какого-то прежнего, злого огня, который не давал ему покоя и делал опасным для окружающих.       Ей не хотелось спрашивать у него ничего из серии, чем он живёт, как у него дела… и так было понятно, что хреново дела, и живёт он один в пустом доме, проводя большую часть времени либо на работе, либо в пьяном угаре. Ей не хотелось выпытывать у него, что именно ему не даёт покоя — кто она такая, чтобы совать свой нос в чужую душу, и не хотелось ничего больше рассказывать о себе. Ему не интересно, да и ей тоже. Ее жизнь до предела однообразная, нечего о ней говорить, поэтому она молчала.       Иногда поглядывала на него, по осколкам былой красоты пыталась представить, каким он был раньше: изящные, сильные руки с длинными пальцами выдавали в нем что-то утонченное, но вместе с тем жесткое, в скупых жестах, в движениях было что-то благородное, породистое и даже скомканная поза и все его общее выцветше-похмельное состояние не могли вытравить этой основы.       На миг проскочила любопытная мысль — что же его так искорежило? — но потом потерялась. Какая разница, что? Она все равно ничего уже не изменит, ибо сама превратилась в такой же обгоревший обломок. И, если у него ещё остались какие-то силы для последнего рывка, то у нее уже нет ничего, кроме желания тихо слиться с мутным потоком жизни и раствориться в нем без следа.       Так в молчании и прошел весь день. Раст задремал на стуле, и Дора отвела его обратно в спальню.       С холодным, противным чувством на сердце снова лег в чужую постель, сжался весь от озноба и тягостного ожидания новых кошмаров, около получаса промаялся в этом состоянии, а потом неожиданно уснул. Снилась, как всегда, дрянь, но в этот раз без трупов. Он просто писал что-то в своем блокноте, как он чувствовал — что-то важное, долго записывал какие-то детали, потом пытался просмотреть это и отчаянно не мог прочитать ни строчки. Буквы разбегались и расплывались перед глазами.       — Просыпайся, Раст. Нам расчистили дорогу. — Дора разбудила его ближе к вечеру. ***       Более-менее проснувшись, он быстро и с каким-то облегчением на душе стал собираться — хотел скорее уйти из ее дома.       Его даже не расстроила ее идея проводить его домой — одеваясь уже в коридоре в свою просохшую одежду он согласился на ее компанию, не беспокоясь о том, что она узнает его место жительства. Зачем, все равно завтра или после завтра он уедет отсюда, и она его больше не найдет. ***       Но она не искала. Отвела тогда домой и с таким же пустым, бесцветным состоянием внутри вернулась к себе.       Что ж. Раст пришел — Раст ушел. У него остались ещё какие-то дела, на которые ему нужно потратить остатки своего внутреннего пламени, у нее осталась только жизнь, которая будет длиться ещё долго и долго, повторять день за днём одинаковые, монотонные события, будто время и в самом деле плоский круг, по которому человеку суждено ходить бесконечно.