На крыше в городе Нью-Йорк.

На крыше здания, уже закрытого и работающего только в нескольких офисах, очень ветрено. Не смотря на то, что уже поздняя весна, ветер остаётся северным, пробираясь под одежду, ероша волосы и играясь с элементами одежды, заставляя жалеть о выборе одежды, которая не облегает. Вид на город открывается отличный. Огоньки фонарей, неоновых вывесок, свет из жилых зданий, все ещё бодрствующих, яркие фары транспорта и куча прочего, что может светится, привлекает глаза. Радует взор. Не смотря на ночь, жизнь в Нью-Йорке кипит, искрится. Натаниэль в основном работает ночью, а потому видит постоянно. Это всегда как-то завораживающе, и это сложно описать: нужно быть там и чувствовать это все. Этот испорченный смогом воздух, слышать шум машин и отдаленно играющую музыку из незакрытых магазинов, шум толпы и немое восхищение. Нью-Йорк привлекает внимание, как ни посмотри. Такой тесный, такой активный и такой живой. Натаниэль редко жалеет, что выбрал этот город в качестве места проживания. Однако, сегодня его не привлекает пейзаж или шум, который обычно успокаивает и отвлекает. Да и на крыше он сегодня не то чтобы для наблюдения. На крыше компании братьев Морияма с магазинами на первых двух этажах, под завязку забитых товаром их бренда, находится бассейн, предназначенный, вообще-то, для самих братьев и редких работников. Натаниэль в это число редких входит. Морияма торгуют не только товарами из Японии. Так же эта компания торгует наркотиками и убийствами, что, вообще-то, немного противозаконно. Натаниэль уже не помнит, когда работал на законной работе, а потому не видит смысла жаловаться: сам ввязался. Тем не менее, он, каким-то образом, стал едва ли не секретарем старшего из братьев, ответственным за то, чтобы нанимать убийц для особых покупателей. Секретарем младшего, ответственного за поставку и безопасное хранение наркотиков, был Жан Моро, сидящий сейчас лицом к виду на Нью-Йорк. Высокий, стройный, красивый. Натаниэль каждый раз задумывается, правильно ли он выбирает в своей жизни то, что помогает ему выживать, и Жан был похож на горькое лекарство, растекающееся в нем и заставляющее забывать о существовании времени. Было совершенно не до мыслей о том, во что превращается его жизнь, когда его шею ласкали жёсткие поцелуи, нередко сменивающиеся укусами. Не до таких мыслей было, когда он, зарывшись пальцами в шевелюру Моро, вел его и позволял себе расслабляться под ласками чужого рта. Чертов француз стал чем-то родным за все их годы знакомств и странной страсти, которой они не особо стремились давать названия. Жан Моро стал тем, чем были забиты его мысли в любой ситуации. Сейчас они оба стоят на крыше, и едва ли это похоже на что-то романтическое: Жан сидит на выступе около пятидесяти сантиметров, его ноги свисают с края крыши и в груди что-то замирает каждый раз, когда он ощущает сильный поток ветра. Он не отрицает, что боится потерять Моро, потому что не привык отрицать очевидное хотя бы для себя самого. Веснински подходит к Моро, предупреждающе громко, чтобы не напугать в последствии. Кладет руки на плечи, а после невесомо касающимися пальцами проводит по чужой шее и давит на подбородок, веля поднять голову. Жан делает это и смотрит на него так преданно, что от этого щемит в груди. Натаниэлю лучше бы не заводить романов на такой работе, на которой он существует последние четыре года и не собирается отказываться, да только.. Он опускается, чтобы мягко поцеловать чужие губы. Без языка, без чего-то большего. Он гладит Моро по шее и ласково касается своими губами чужих, немного кусаясь, немного всасывая, надавливая при этом пальцами не подбородок и заставляя Моро слегка постанывать. Натаниэль не может понять, как при всем этом великолепии, собранном в одном человеке, Моро может считать себя уродом. Хочется вбить ему в голову обратное, да он не знает, получается ли частыми комплиментами сделать это. Натаниэль медленно отстраняется, с замирающим сердцем ощущая, как Жан старается дотянутся до него снова, и, недолго думая, позволяет ему это. В конце концов, ничего серьезного они сюда обсуждать не пришли. Они просто.. договорились провести друг с другом время тут. Натаниэлю нравился вид, Жану — холод. Моро слегка приоткрывает губы, приглашая, но Натаниэль отстраняется. Достаточно неудобно целоваться в таком положении, так что его, может, было бы удобнее для начала сменить. Он отходит назад, призрачно касаясь загривка Жана пальцами. Он зовёт за собой, и Моро идёт. Крыша до ужаса просторная, но почти четверть занята бассейном, скрытым под прозрачным куполом для того, чтобы не засоряться. Натаниэль даже не смотрит в его сторону, он идёт к просторной беседке с диваном и креслами, сделанной в черно-бардовых тонах. Он сажает сначала Жана, руки которого покоятся по обе стороны от его бедер, прекрасно помня, что Натаниэль не любит непрошенные прикосновения, но сейчас это ужасно не к месту. Веснински бы хотел ощутить эти руки везде, куда бы они дотянулись, а потому, садясь на чужие колени и одной рукой придерживаясь за шею Моро, он кладет чужие ладони на свои бедра, давая разрешение. Моро тут же скользит по его ногам и гладит их, хватает под коленки и подтягивает на себя. Натаниэль позволяет себе едва видимую улыбку, а после обе руки закидывает на чужие плечи, зарываясь пальцами в мягкие волосы на затылке. Его губы скользят по чужой шее, а вскоре присоединяется и язык. У Натаниэля какой-то странный фетиш на шею, о котором Моро прекрасно знает и которым тот пользуется для "остроты" их взаимодействий. Натаниэль оставляет бледные следы на шее, и, забывшись, слегка привстает на коленях, пододвигаясь ближе. У них разница в росте значительная, сантиметров на двадцать с копейками, а потому многое делать не совсем удобно. Тем не менее, это не мешает Натаниэлю вставать вот так, чтобы и дальше целовать-кусать-облизывать-метить бледную кожу Моро. Тот поднимает голову, открывая больше места, и тихо постанывает. Натаниэль готов отдать многое за эту атмосферу лёгкости, за отсутствие похоти сейчас. Это простые поцелуи, не заходящие дальше. Натаниэль знает, что если у Жана всё-таки образуется стояк, то его ни к чему принуждать не будут. Тем не менее Натаниэль уже представляет себя меж чужих ног. Это уже что-то родное, что-то обычное. Жан сжимает его талию, Натаниэль принимает это за просьбу приостановится, что он и делает. Они смотрят друг другу в глаза, и Натаниэль в чужих ничего, кроме нежности, не видит. Жан, пробираясь пальцами под пиджак, не выковыривает заправленную в штаны рубашку, а попросту игнорирует ее, поглаживая Натаниэля большими пальцами по прессу. — Ты же знаешь, что я готов умереть за тебя? Натаниэль грубо хмыкает, слегка дёргает Жана за волосы и шепчет в самые губы «нет», прежде чем поцеловать. Быстро, кусаче, немножко собственнически. — Уж поверь, ты не умрёшь. — С чего это? — Пыхтит Жан, плавясь под чужими поцелуями. — Потому что, идиот, я тебе не позволю. Жан слегка округляет глаза, что-то для себя осознавая. Натаниэль хмыкает, менее зло, и вновь опускается на чужие колени, упираясь лбом в плечо и перебирая короткие кудри. Думает о том, что Жан умирает из-за него и чувствует себя ужасно: ему бы определенно не хотелось этого. Ему хочется быть с живым Жаном, а не с мертвым. Поэтому он позволяет Моро подхватить его под ягодицами, чтобы снова приподнять и поцеловать. Медленно, без зубов, но с привкусом горечи. Натаниэль старается не думать о том, что Моро умирает, а потому отключается, теряясь в ощущениях губ Жана. Всяко лучше, чем пейзаж, на который он мог бы потратить ещё одну ночь своей, кажется, скоро закончащейся жизни.